Глава XIX
Возмездие
Александр Первый не решился, хоть и с опозданием, взять на себя ответственность за 11-е марта и сурово наказать цареубийц за превышение данных им полномочий.
«Знал ли ты?» — спросила его мать. «Нет!» — ответил сын, искренне поверив честному слову фон Палена. «Знал — и не хотел знать», — скажет о нем Пален.
Зато Мария Федоровна неустанно преследовала заговорщиков и выражала явное неудовольствие теми, кто не разделял ее собственное негодование на преступление. Она и слышать не хотела, чтобы ее охрана состояла из тех полков, офицеры и солдаты которых принимали хоть какое-нибудь участие в заговоре. Для своего сопровождения в Павловск Мария Федоровна приглашает эскадрон конногвардейцев, которым командует полковник Саблуков (тех самых «якобинцев», удаление которых с подсказки Палена сыграло решающую роль в ту роковую ночь). За свою верность императору Павлу I эскадрон Саблукова, по велению Александра I, получил особое отличие, позже распространенное на всю конную гвардию — Андреевскую звезду с надписью «За веру и верность» на вольтрапы.
Уединившись в Павловске, вдовствующая императрица отдается заботам, посвященным памяти погибшего мужа: ставит ему великолепный памятник и как дорогую реликвию хранит его постель и подушку, запятнанные кровью. Все, что связано с его именем, окружено здесь любовью и уважением. Она отправилась с двумя старшими сыновьями, Александром и Константином, в часовню святого Михаила и там заставила их поклясться, что они ничего не знали о намерении лишить жизни императора Павла.
Кнорринга и Бенкендорфа, вернувшихся в Петербург, Мария Федоровна встретила словами: «Ах, если бы вы оба были здесь, этого несчастья не случилось бы».
Н. А. Саблуков писал: «Императрица-мать не искала в забвении облегчения своего горя: напротив, она как бы находила утешение, выпивая до дна горькую чашу душевных мук. Самая кровать, на которой Павел испустил последнее дыхание, с одеялами и подушками, окрашенными его кровью, была привезена в Павловск и помещена за ширмами, рядом с опочивальней государыни, и в течение всей своей жизни вдовствующая императрица не переставала посещать эту комнату».
Императрица Мария с отвращением относилась ко всем тем, кто принимал участие в убийстве ее супруга. Ей удалось удалить всех, устранить их влияние или положить предел их карьере... Гвардейские офицеры, принимавшие участие в заговоре, один за другим попали в немилость и были удалены так, что по истечении года никого из заговорщиков не осталось в столице, если не считать Валериана и Николая Зубовых.
Первым пал тот, чье дьявольское хладнокровие, энергия и расчетливость сыграли главную роль в успехе заговорщиков.
Пален!
До конца жизни он чувствовал себя героем, спасшим отечество от чудовища, и громко восклицал об услуге, оказанной им государству и человечеству. «Мы были, может быть, на краю действительного и несравненно большего несчастья, а великие страдания требуют сильных средств, — говорит Пален своим почитателям. — Я горжусь этим действием как своей величайшей заслугой перед государством».
Играя роль патриота этот мерзавец говорил: «Наступил ожидаемый момент. Вы знаете, что произошло. Император погиб и должен был погибнуть; я не был ни свидетелем, ни действующим лицом в его смерти. Я предвидел его кончину, но не хотел принимать участия в этом деле, так как дал слово великому князю».
Он дал слово и сдержал его: он не был действующим лицом при убийстве Павла, но он поручил совершить это дело Зубовым и Беннигсену. Пален знал, что он хочет.
Поводом для отставки Палена послужил, казалось бы, ничтожный случай. Сектанты, благодарные покойному императору за его участие и разрешение совершать службы в церквях, подарили императрице икону, на которой была надпись, взятая из книги Царств: «Хорошо ли было Симирию, задушившему своего господина». Мария Федоровна велела повесить икону в церкви воспитательного дома. Пошли разговоры, которые дошли и до Палена. Он потребовал от священника, чтобы тот икону убрал, но, ссылаясь на распоряжение императрицы, тот сделать это отказался.
Тогда возмущенный Пален решил переговорить с Александром. Дождавшись удобного момента, он рассказал обо всем государю, но тот неожиданно вспылил: «Не забывайте, что вы говорите о моей матери, — с раздражением ответил он, — впрочем, не может быть, чтобы надпись была такой, как вы говорите; я хочу видеть икону», — продолжал он, смягчившись. Не в пример отцу он не был столь доверчив... Императрица показала икону и объяснилась с сыном, закончив разговор словами: «Пока Пален будет в Петербурге, я туда не вернусь!»
Пален вообразил, будто находится в большой милости у Александра и может бороться с императрицей. Но ему следовало бы быть осторожней... Императрица — женщина, обладающая твёрдым характером и упорством, а сын любит ее уважает.
Когда однажды граф Пален, как обычно, явился на парад в нарядном экипаже, запряженном шестеркой, вылез из экипажа, то принужден был выслушать от адъютанта государя приказ немедленно оставить столицу и отправиться в свои курляндские имения. Пален повиновался, не проронив ни слова. Издан был указ об увольнении со службы генерала от кавалерии Палена.
В этой истории известную роль сыграл Панин, который впоследствии писал: «Будучи министром при императоре Александре, я принял сторону вдовствующей императрицы. Когда граф Пален по поводу иконы хотел очернить ее в глазах государя, я, и я один, устранил возникшие между ними недоразумения».
Вскоре, однако, и судьба Панина решилась в том же роде, как и судьба Палена.
Уже 12 марта в Петровско-Разумовское под Москвой, где жил тогда Панин, отправляется императорский курьер. Спустя девять дней Никита Петрович с необыкновенной сердечностью был принят государем. Обняв старинного друга императорской фамилии, Александр со слезами на глазах произнес: «Увы, события повернулись не так, как мы предполагали...» Они горячо верят, что, будь Панин в столице, несчастья бы не случилось...
Панин пишет Воронцову: «Не знаю, было бы мое присутствие здесь в момент вступления на престол императора Александра полезно этому прекрасному государю; но верно то, что я с опасностью для моей собственной жизни сопротивлялся бы позорным делам, совершенным погрязшим в пороках разбойничьей бандой».
Панин назначается министром иностранных дел.
Мария Федоровна, всегда с участием и доброжелательностью относившаяся к Панину и его семье, в этот раз встретила его настороженно и руки не подала (он представлялся ей по случаю своего назначения). На ее прямой вопрос, был ли он причастен к случившемуся, Панин ответил, что «в момент кончины государя его не было в Петербурге». Удовлетворенная этим ответом, вдовствующая императрица заверила Никиту Петровича в своей неизменной к нему благосклонности, и их дружеские отношения возобновились.
Панин пользуется особой благосклонностью императора и полон надежд на скорые преобразования. Они ежедневно работают по несколько часов вместе в его кабинете.
Панин продолжает проводить свою политику сближения с Англией — в начале июля с ней заключается мирный договор. Александр желает мира и с Францией, но Панин всячески препятствует этому. Он заменяет посла в Париже и весьма холодно обходится с генералом Дюроком, личным представителем Бонапарта, приехавшим в Петербург, чтобы поздравить от его имени Александра I со вступлением на престол. Разразился дипломатический скандал, который удалось уладить, но Дюрок вскоре покинул Россию, не поехав на коронацию в Москву, куда был приглашен Александром I. Только благодаря ему в октябре был подписан и франко-русский договор.
Панин в письме от 16 июля жалуется Воронцову на интриги при дворе и непостоянство Александра в выражениях, которые не могли не повредить ему: «Что он не ожидает от молодого императора ничего хорошего, что он легкомысленен, любит танцы и более заботится о том, чтобы нравиться женщинам, чем вникать в государственные дела...»
Воронцов, обманув доверие друга, направляет копию этого письма своему брату Александру Романовичу в надежде, что тот найдет способ довести его до сведения императора. «Весьма вероятно, — пишет Брикнер, — что оно дошло-таки до сведения Александра — накануне падения Панина».
30 сентября 1801 года Панин подает прошение об отставке и получает трехгодичный отпуск по болезни. В обществе строятся всевозможные догадки о внезапном удалении этого незаурядного человека, так близко стоявшего к трону. Говорили о расхождениях во внешней политике, о недовольстве его самостоятельностью в делах, об интригах Воронцова и о многом другом.
Сам Панин объясняет перемену отношения Александра приездом Лагарпа, кознями недоброжелателей и конечно же письмом к Воронцову, которое стало известно государю. Он надеется, что вскоре его вновь призовут на службу. Никто не мог и подумать тогда, что настоящая опала начнется в 1804 году и продлится целых 33 года, до самой кончины Панина.
О настоящей причине опалы знали немногие. В письме к Воронцову от 6 октября Кочубей приоткрывает завесу этой тайны: «Государь, насколько я заметил, имеет что-то против Панина из-за революции, которая возвела его на престол. Правда, Панин, как вам известно, первым говорил с ним о регентстве. Но теперь у государя явные угрызения совести и он считает преступлением то, что он, государь, думал о регентстве. Между тем ни один разумный человек не мог бы дать ему лучшего совета».
Поверив в виновность Панина, Александр тяготится его присутствием и ставит вопрос о его отставке перед негласным комитетом.
Панин видит это и пишет императору: «...То, что Ваше Величество сказали мне вчера вечером относительно события, которое возвело вас на престол, повергло меня в величайшую скорбь. Если Ваше Величество считает меня причиной акта, который, как вы полагаете, пятнает вашу славу, то мое присутствие должно быть для вас невыносимо; я готов избавить вас от него и покинуть все (кроме жены и детей), чтобы в добровольном изгнании оплакивать утрату доверия со стороны государя, за которого я охотно отдал бы жизнь. Одного слова, одного движения Вашего Величества было бы достаточно для этого, но я взял бы с собой в могилу убеждение, что я послужил моему отечеству, решившись прежде всех других развернуть перед вами потрясающую картину опасностей, грозящих погубить нашу страну...»
Чарторыйский сообщает:
«...Шла речь об увольнении графа Панина. Государь сильно желал избавиться от него; Панин был ему в тягость, был ему ненавистен и возбуждал его подозрения. Государь не знал хорошенько, как удалить его. Дело рассматривалось серьезно и обстоятельно. Наконец, было решено заменить Панина графом Кочубеем. Все согласились, что пока Панин может оставаться в Петербурге. До последнего момента государь и виду не подал Панину и не мог поступить иначе, так желал избежать неприятных сцен. Панин покорился своей судьбе и отступил. Все время, пока он еще был в Петербурге, он был окружен шпионами, которые непрестанно следили за ним. Государь по несколько раз в день получал от тайной полиции сведения о том, что Панин целый день делал, где он был, с кем говорил на улице, сколько часов провел в том или другом доме, кто посещает его и, если возможно, о чем говорили с ним. Эти сообщения, читавшиеся в тайном комитете, были составлены тем таинственным стилем, который так любит тайная полиция, чтобы придать важность себе и интерес к совершенно ничтожным вещам. В сущности, эти сообщения были совершенно бессодержательны; но государь был в сильном беспокойстве, его мучило присутствие Панина, он постоянно предполагал, что Панин составляет изменнические планы, и не знал покоя, ни душевного мира, пока Панин не уехал. Так как граф видел, что за ним постоянно наблюдают сыщики, и заметил, что вид его невыносим для государя, то он решился покинуть Петербург».
Узнав о перемене в отношении к Панину, Мария Федоровна обрушивается на сына. «Она говорила Александру, что так нельзя царствовать, что нельзя проявлять такого непостоянства, что таким образом ему не удастся никого привлечь к своей личности, — пишет М. И. Муханов. — Она подчеркивала, что Панин заслуживает больше доверия, чем кто бы то ни было, она говорит о необыкновенных способностях Панина, о его преданности и особенно подчеркивала, что ему нельзя сделать никакого упрека за то, как он держал себя в деле убийства Павла. Это последнее обстоятельство имело особое значение в глазах вдовствующей императрицы, и она несколько раз возвращалась к нему. Александр не ответил ни слова, но пошел в свой кабинет и написал там записку, в которой сообщил своей матери об участии Панина в заговоре. Начиная с этого момента Панин бесповоротно погиб во мнении вдовствующей императрицы; она обвинила его в вероломстве и лжи, ненависть ее была тем сильнее, чем больше она обманулась в графе».
Летом 1802 года Панин уезжает за границу. Более двух лет путешествует он по Европе и незадолго до окончания отпуска просит высочайшего разрешения опоздать на несколько недель. В ответ ему сообщили, что «он может продолжать свой отпуск сколько ему угодно и может жить, где ему вздумается... Государь оставляет за собой право, когда это потребуется, воспользоваться его услугами».
В конце декабря 1804 года Панин подает просьбу об отставке, и 19 января 1805 года выходит именной указ Правительствующему Сенату: «Снисходя на прошение нашего Действительного Тайного Советника графа Никиты Панина, всемилостивейше уволить его от всех дел. А л е к с а н д р». Опальный министр поселяется в своем смоленском имении Дугино.
Над Паниным устанавливается тайный надзор полиции. Глубоко оскорбленный случившимся, он несколько раз обращается к Александру и Марии Федоровне, «всякий раз требуя расследования своей роли в случившемся, подчеркивая, что его взгляды и планы нашли сочувствие со стороны».
Но ни его обращения, ни заступничество друзей не находят отклика в столице. Шли годы. Свою судьбу Панин связывает теперь с переменой царствования. Но и после кончины Александра I в его жизни ничего не меняется. Когда родственники Панина Орловы (он был женат на дочери Владимира Григорьевича Орлова) на коленях умоляли Николая I прекратить 25-летнюю опалу, он ответил, что «обещал вдовствующей императрице, своей матери, оставить в этом деле все по-старому». Мария Федоровна взяла с сына единственную клятву — не возвращать Панина!
Его опала продолжалась 33 года и закончилась с его смертью.
Никита Петрович Панин скончался в ночь на 1 марта 1837 года на 67-м году жизни и был похоронен в своем смоленском имении Дугино.
Все участники заговора умерли несчастными, начиная с Николая Зубова, который вскоре после вступления на престол Александра умер вдали от двора, не смея появляться в столице, терзаемый болезнью, угрызениями совести при неудовлетворенном честолюбии... Князь Платон Зубов, сознавая, насколько его присутствие неприятно императору Александру, поспешил удалиться в свои поместья. Затем он предпринял заграничное путешествие, долго странствовал и умер, не возбудив ни в ком сожаления.
Пален закончил существование в одиночестве и в полном забвении... Он совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня. Умер граф Пален в начале 1826 года, через несколько недель после кончины императора Александра.