Глава VI
Заграничное путешествие Павла и Марии Федоровны
В 1781 г. Екатерине II удалось заинтересовать великокняжескую чету через близких к ней лиц в путешествии в Австрийскую империю с ее итальянскими владениями. Предполагалось, что оно послужит сближению с этой страной, которая могла бы оказать содействие России в борьбе с Турцией за Северное Причерноморье.
План поездки императрица составила сама, жестко определив маршрут следования, все остановки в европейских странах, владетельные дома, которые великому князю необходимо посетить. Проезд, даже транзитом, по территории Пруссии, а тем паче визит в Берлин, к королю Фридриху не предусматривался - матушке не понравилось, что ее сына во время первого заграничного путешествия в Пруссии слишком обласкали. Екатерина не желала подогревать «пруссофилию» сына, да и короля Фридриха, «дядюшку Фрица» следовало наказать невниманием за интриги.
19 сентября 1781 года, накануне дня рождения Павла Петровича, великокняжеская чета под именем графов Северных выехала в Европу. Обстоятельства отъезда настолько походили на изгнание, что, прощаясь с детьми, Павел и Мария были уверены – больше они их никогда не увидят… Целуя маленького Александра при расставании, Мария Федоровна упала в обморок. Ее привели в чувство, но едва мать взглянула на сына, обморок повторился. После третьего обморока придворные под руки доволокли ослабевшую женщину до кареты, насильно втолкнули ее туда, и кучер стегнул лошадей. Свидетели этой сцены были уверены, что великих князей выслали из Петербурга.
Екатерина отправила вдогонку сыну и невестке странное письмо:
«Ваши ответы, дорогие дети, … уменьшили мое беспокойство насчет состояния здоровья моей дорогой дочери. Если бы я могла предвидеть, что при отъезде она три раза упадет в обморок и что ее под руки отведут в карету, то уже одна мысль о том, что ее здоровье придется подвергать таким тяжелым испытаниям, помешала бы мне согласиться на это путешествие. Нежность, которую вы оба выказываете мне, дорогие дети, правда облегчает скорбь, причиненную вашим отсутствием; но мое чувство к вам говорит и повторяет вам: возвращайтесь, как только это будет возможно, будь это из Пскова, Полоцка, Могилева, Киева или из Вены, потому что ведь в конце концов мы без всякой уважительной причины переносим печаль такой разлуки. Итак, спросивши свое сердце и ум, я прихожу к заключению, что вам, если вы не находите никакого удовольствия продолжать путь, следует решиться тотчас же возвратиться назад, под предлогом, что я написала вам вернуться ко мне. Дети ваши, которых я только что видела, здоровы».
На первый взгляд это казалось словами заботливой матери, но у Павла Петровича были основания усомниться в их искренности. Он не прервал путешествия по намеченному императрицей плану и не вернулся домой ни из Пскова, ни из Киева, ни, тем более, из Вены. Действительно, если бы Екатерина всерьез тревожилась о «состоянии здоровья дорогой дочери» Марии, она не поставила бы ее в такое унизительное положение... Обмороки у великой княгини случились в Петербурге накануне отъезда, и какая необходимость была тут же запихивать несчастную женщину в карету и отправлять ее, больную и измученную, прочь от дома, чтобы через какое-то время, «спросивши свое сердце и ум», возвращать с полпути?
Скорее всего, эта была очередная проверка на «паршивость», из тех, что Екатерина так любила устраивать своему сыну и двум его женам. Если бы Павел, отправившись в Европу, сразу же вернулся обратно под надуманным матушкой предлогом, он снова оказался бы в нелепом положении. А Екатерина лишний раз продемонстрировала бы всем, что ее сын – слабое существо. Павел был достаточно проницателен, чтобы этого не допустить… В Киеве путешественники ненадолго задержались, отметив день рождения Марии Федоровны. Ей исполнилось 22 года, и Павел устроил для жены скромный, но приятный праздник. Свой собственный день рождения, пришедшийся на первые дни путешествия, он проигнорировал, но жену ему хотелось побаловать. Из Киева по дорогам Польши, навестив польского короля Станислава Августа Понятовского, великокняжеская чета добралась до Австрии, и 10 ноября прибыла в Вену. Там их ждал не только австрийский император, но и родители Марии Федоровны, герцог и герцогиня Вюртембергские, и ее сестра Елизавета.
Встреча великой княгини с родственниками после пяти лет разлуки была очень теплой. Император Иосиф испытывал к молодой великокняжеской чете искреннюю симпатию. Он писал тогда своей матери Марии Терезии: «Великий князь и Великая княгиня, которых, при полном согласии и при дружбе, господствующими между ними, нужно считать как бы за одно лицо, чрезвычайно интересные личности. Они остроумны, богаты познаниями и обнаруживают самые честные, правдивые и справедливые чувства, предпочитая всему мир и ставя выше всего благоденствие человечества. Великий князь одарен многими качествами, которые дают ему полное право на уважение».
В честь гостей из России в Вене началась череда развлечений – приемы, званые обеды и ужины, военные праздники с парадами, балы и маскарады… Среди прочего император намеревался показать высоким гостям постановку «Гамлета». На русской сцене ставить эту трагедию Шекспира было запрещено – напрашивались слишком уж явные ассоциации с реальными событиями, происходившими не так давно в императорском семействе. Кто-то из актеров за кулисами заметил австрийскому императору, что будет не просто играть такую пьесу при наличии двух Гамлетов, один из которых – на сцене, а второй – в зале. Император вручил остроумцу полсотни дукатов, а спектакль отменил, дабы не совершить по отношению к гостю бестактности.
Встретив в Вене Новый (1782) год, в январе Павел с женой перебрались в Венецию, потом побывали в Падуе, Болонье, Риме и наконец добрались до Неаполя… Великий князь рвался туда, чтобы осмотреть раскопки в Помпеях и приобрести подлинные исторические раритеты. И еще он мечтал подняться на Везувий… Естественно, пришлось нанести визит и к королевскому двору. И тут Павла поджидал неприятный сюрприз – русским посланником при дворе неаполитанского короля был Андрей Разумовский, сыгравший грязную роль в истории первой женитьбы Павла Петровича.
Разумовский со вкусом устроился в Италии, завел свой собственный пышный двор, соперничавший по роскоши с королевским, и даже стал любовником неаполитанской королевы Кристины, сестры австрийского императора и французской королевы Марии Антуанетты. При встрече с возлюбленным своей первой жены и бывшим другом Павел вспылил, дело чуть не дошло до дуэли, но ловкие придворные и дипломаты постарались смягчить ситуацию. Ну, у кого не бывает амурных историй? Не убивать же из-за них всех и каждого? Пусть прошлое порастает травой забвения. Павел взял себя в руки, однако Неаполь срочно покинул...
Европейских правителей гораздо более интересовали сферы высокой политики, чем какие-то давние, забытые адюльтеры. Им важно было узнать мнение наследника российского престола о политических прожектах его матушки-императрицы.
Герцог Леопольд Тосканский, сопровождавший Павла и Марию в поездке по Италии, проинформировал своего брата, австрийского императора: «В разговоре своем он [Павел] ни разу и ни в чем не касался своего положения и Императрицы, но не скрыл от меня, что не одобряет всех обширных проектов и нововведений в России, которые впоследствии оказываются имеющими более пышности и названия, чем истинной прочности. Только упоминая о планах императрицы относительно увеличения русских владений на счет Турции и основания империи в Константинополе, он не скрыл своего неодобрения этому проекту и вообще всякому плану увеличения монархии, и без того уже очень обширной и требующей заботы о внутренних делах. По его мнению, следует оставить в стороне все эти бесполезные мечты о завоеваниях, которые служат лишь к приобретению славы, не доставляя действительных выгод, а напротив, ослабляя еще более Государство».
Нежелание бросить тень на имя матушки Екатерины долго заставляло Павла сдерживаться и взвешивать каждое слово. И лишь оказавшись во Флоренции, в доме у герцога Тосканского, в дружеской и располагающей к откровениям атмосфере, великий князь негативно отозвался о ближайших сподвижниках своей матери и даже высказал опасение, что они подкуплены врагами России, так как действуют ей во вред. Великий герцог Леопольд заметил, что ему лично ничего о подобных «агентах» неизвестно.
- А я их знаю, и вам назову их, - продолжал Павел, - это князь Потемкин, секретарь императрицы Безбородко, Бакунин, Семен и Александр Воронцовы и Морков, который теперь посланником в Голландии. Я вам называю их, потому что мне известно, кто они такие, и лишь только я буду иметь власть, я их высеку, разжалую и выгоню.
Этот срыв Павла Петровича, зафиксированный в бумагах тосканского герцога, конечно, немного подпортил впечатление от милых манер будущего русского монарха, но его списали на дурное настроение и дорожную усталость, от которых никто не защищен… И все же к словам великого князя прислушивались. Они отчасти подтверждали то впечатление о Екатерине II и ее дворе, которое австрийский император Иосиф вывез из поездки в Россию. Павел Петрович был живым человеком и порой о чем-то проговаривался. Авторитет его матушки-императрицы в Европе после визита наследника явно пошатнулся.
Хотя Павел и Мария путешествовали инкогнито, под вымышленным именем, ни для кого из европейских правителей не было тайной, кто такие граф и графиня Северные. Наследника русского престола везде принимали с подобающими почестями, и, надо сказать, Павел не разочаровал европейцев, и даже произвел фурор. Причем, высоко оценили не только природным ум и развитый интеллект русского цесаревича, но и его такт и деликатность.
Австрийский император Иосиф II писал о Павле Петровиче и Марии Федоровне своему брату, герцогу Леопольду Тосканскому:
«Великий князь и Великая княгиня обладают не только незаурядными талантами и обширными познаниями, но и сильной волей к знаниям и открытиям. Они хотят понравиться Европе, причем искренне и честно; можно полностью положиться на то, что они не разболтают доверенные им тайны, поэтому, чтобы сделать им приятное, достаточно лишь быть откровенными с ними. Они недоверчивы, но причина этого – в условиях их жизни, а не в характере, и поэтому следует избегать всего, что может им показаться театральным и лицемерным».
Леопольд отвечал старшему брату:
«... граф Северный, сверх больших ума, способностей и вдумчивости, обладает талантом верно схватывать идеи и быстро соображать все возможные выводы из них; он будет строг и склонен к поддержанию порядка, неограниченной дисциплины, правил и точности…»
Апофеозом поездки стал визит Павла и Марии в Париж, к блистательному двору Людовика ХVI. Французский король, весьма высокомерный в отношении других европейских монархов, готовился встречать русского цесаревича как самого дорогого гостя. Королева Мария Антуанетта даже попросила у своего брата, австрийского императора, совета, как лучше принять высоких гостей, где разместить и чем развлекать, чтобы они остались довольны. Иосиф II с удовольствием дал сестре подробные инструкции, в частности, посоветовал поставить в покоях великих князей фортепьяно, так как Мария Федоровна прекрасно играет и поет, и у них с мужем есть привычка музицировать во время своих интимных тет-а-тетов.
Во Франции говорили, что «...король принял цесаревича как друга, герцог Орлеанский как гражданина, принц Конде как императора». Мария Антуанетта, пораженная начитанностью Павла (разве такими должны быть русские «медведи»?) писала:
«Великий Князь очень понравился Королю своей простотой. Он очень образован, знает имена и произведения всех наших писателей и говорил с ними, как со знакомыми, когда их ему представляли».
Действительно, Павел сам попросил, чтобы ему устроили встречу с французскими писателями, и очень любезно с ними беседовал. Бомарше, воспользовавшись случаем, молил великого князя о помощи в получении разрешения на постановку «Женитьбы Фигаро». Павел, которому пьеса очень понравилась, не только помог Бомарше с разрешением (Людовик, естественно, не отказал в такой «малости» высокому гостю), но и организовал публичное чтение «Женитьбы Фигаро» при королевском дворе.
А что же было ожидать от человека, взращенного на книгах Руссо, Дидро, Вольтера и других знаменитых французских авторов? Тем удивительнее в будущем покажется людям, хорошо знавшим великого князя, запрет на ввоз французской литературы в Россию, который Павел Петрович введет, став императором.
Побывав при дворе Людовика, Павел пришел в восторг не только от красоты Версаля, но и от прелестей французской королевы. Чувства прекрасного цесаревич был не лишен, а Мария Антуанетта считалась одной из прекраснейших женщин Европы.
Павел Петрович расточал королеве такие цветастые комплименты, что Мария Федоровна даже взревновала. Великая княгиня решила принарядиться для королевского приема, облачилась в тяжелый парчовый наряд, расшитый жемчугом, украсила себя массивными драгоценностями и спросила у мужа: «Смогу ли я потягаться красотой с королевой?». Конечно, она рассчитывала на похвалу, но Павел ушел от ответа.
Тем не менее, другие мужчины обратили на нее заинтересованное внимание. Мария Антуанетта, сама привыкшая быть в центре внимания, на этот раз вынуждена была на королевском приеме делить мужской интерес с гостьей. Она даже сказала одной из приближенных дам: «Играть роль королевы в присутствии других монархов или тех, кто должен вступить на престол, намного труднее, чем среди своих придворных!»
Во время большого бала в Трианоне французская королева собиралась поразить общество, украсив прическу неувядающими живыми цветами: под ее волосами спрятали «маленькие бутылочки, изогнутые по форме головы, с небольшим количеством воды; туда опускали стебли живых цветов для сохранения их свежести». Но великой княгине удалось перещеголять королеву: «У графини Северной была на голове птичка из драгоценных камней, на которую невозможно было смотреть – так она блистала. Птичка качалась на хитрой пружинке и хлопала крылышками по розовому цветочку»… Наверное, с такой птичкой в прическе танцевать на балу даме было намного комфортнее, чем с вазочками, наполненными водой.
Несмотря на легкое соперничество двух красавиц, никаких серьезных конфликтов у хозяев и гостей не возникло – обе пары были молоды, веселы и быстро подружились. Высокие визитеры из России с удовольствием проводили в Париже время, осматривали достопримечательности, посещали королевские дворцы и замки, наслаждались музыкальными вечерами и балами, которые устраивала для них французская королева.
Газета «Меркур де Франс» писала о королевском госте: «Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения, и не стремясь льстить кому бы то ни было». И все же Павел иногда пугал хозяев откровенными разговорами о своей матери, русской императрице. В начале путешествия он такого себе почти не позволял, но постепенно стал все меньше себя сдерживать. Как-то Людовик спросил, есть ли у великого князя верные друзья, на которых он может положиться? Павел ответил, что если бы у него был не то, чтобы друг, а хотя бы преданный пес, то матушка велела бы бросить этого пса в воду с камнем на шее. Французский король был поражен.
До Екатерины долетели слухи о высказываниях сына, и она прислала Павлу в Париж строгое письмо с нотациями. Мария Федоровна, как «большая дипломатка», попыталась сгладить ситуацию, так отрекомендовав свекровь французскому монарху: «Императрица – мать своих подданных; она в одно и то же время и лучшая голова, и лучшее сердце в Европе». Оставалось надеяться, что и эти слова до Екатерины кто-нибудь донесет…
Уезжая из Парижа, великие князья были буквально осыпаны королевскими подарками и получили заверения в самой верной и искренней дружбе. Увы, еще раз встретиться в этом мире ни Павлу с Людовиком, ни их женам было не суждено; в судьбе французской королевской четы уже маячил призрак гильотины…
Следующая остановка путешественников была в Брюсселе, показавшемся им после блестящего Парижа довольно скучным. Оттуда Павел и Мария отправились во Франкфурт, где их ожидали представители владетельных домов Германии, съехавшихся для встречи с Павлом Петровичем.
Но самым приятным пунктом путешествия был для Марии Федоровны родной Этюп, поместье в Монбельяре, где она могла в течение целого месяца гостить у своих близких. Здесь великим князьям было очень комфортно – в семье герцога Вюртембергского царили совсем иные нравы, чем при дворе Екатерины, и к родне здесь было принято относиться иначе. По словам Павла Петровича, они с женой наслаждались в Этюпе «спокойствием духа и тела».
Из Петербурга от Екатерины приходили письма, в которых матушка по-прежнему не могла удержаться от нотаций и подробно инструктировала невестку, как той следует вести себя при возвращении в Россию. Хотя разрешения на возвращение императрица своим «любезным детям» пока не давала. Обмороки Марии при отъезде вызвали у матушки лишь сильнейшее раздражение и ничего больше. Екатерина II ничего не забывала и практически ничего не прощала.
Императрица писала невестке:
«… Я буду просить вас быть сдержанною в проявлении великой радости, которую доставит вам свидание с вашими детьми; не испугайте их выражением слишком восторженной радости, пусть моя любезная дочь обнимет их с умеренностью, а главное, пусть не падает в обморок, ибо в этом мы ничего не понимаем и это внушает нам страх и боязнь… Я заблаговременно предупреждаю вас на этот счет, дабы вы могли подумать об этом… То, что я здесь говорю всем, я высказываю со знанием дела и тех лиц, ради которых я предлагаю вам умеренность в проявлении всякого восторга, который мог бы удивить нас и испортить настроение. Если бы вы усомнились, дорогая дочь, в справедливости моих рассуждений, то я повергаю себя на суд вашей матери, с которой можете посоветоваться, и которая относительно детей должна иметь обширную опытность».
Герцогиня Вюртембергская, чья добросердечность и сентиментальность давно стали поводом для шуток в европейских королевских и герцогских домах, вряд ли смогла бы дать дочери совет во вкусе русской императрицы. Кто лучше родной матери способен судить об интересах «тех лиц», которые представляют из себя всего лишь двух маленьких мальчиков, хотя и великокняжеского достоинства…
В путешествии, длившееся четырнадцать месяцев, они посетили Польшу, Австрию, Италию, Францию, Бельгию, Голландию, Германию. Особое впечатление на них произвел Париж, где их торжественно принимали их сверстники король Людовик XVI и его супруга Мария-Антуанетта. По завершении этого визита Мария Федоровна получила в подарок от королевы Марии-Антуанетты уникальный драгоценный туалетный набор, украшенный ее гербом и стоивший 60 тысяч ливров.
Все увиденное и приобретенное графами Северными в европейском путешествии активно использовалось Павлом Петровичем и Марией Федоровной в строящемся дворце в Павловске. Лучшие имена украшали коллекцию закупленной живописи: П. Батони, А. Кауфман, Г. Робер, Ж.-Б. Грез и другие. Полагаясь на свой вкус, надо сказать - отменный, владельцы Павловска приобрели для строящегося дворца много мебели, бронзы, тканей, стекла и фарфора. Они ни на один день не забывали о своем любимом пристанище, заявляя, что Павловск доставляет "больше радости, чем все красоты Италии".
Дворец в Павловске был целиком на попечении нежно любившей его Марии Федоровны. Павловск стал главным детищем этой умной, талантливой, целеустремленной и энергичной императрицы, которому она посвятила сорок лет своей жизни и отдала все силы. Павловск был, безусловно, венцом творений этой великой женщины. Прожив шестьдесят семь лет, родив и воспитав десять детей, пережив трагическую смерть Павла I, она сделала все для того, чтобы идиллический, в духе Жан-Жака Руссо, Павловск стал заметным явлением в последующей культурной жизни России.